Хотя был разгар дня, королева сидела у растопленного камина с богословским сочинением в руках. Имение, которое отвел ей Тюдор, явно не было приспособлено для долгого проживания, тем более - слабой женщины. Унылые стены наводили тоску, казалось, в этих покоях навсегда поселились сырость и полумрак, хотя преданные служанки делали все, чтобы придать хоть какой-то уют этому скромному жилищу. Сама Екатерина никогда не произносила ни единой жалобы, но в той глубине души, которая еще сохранила способность страдать, она чувствовала неизбывную тоску... и твердую решимость. Ей донесли, что амбициозная Болейн добилась своего и была коронована, но Арагонская восприняла эту новость как абсурд и зло, ядовито рассмеялась.
- Какая из этой шлюхи королева! Несмотря на французские манеры, в ней нет ни капли истинного достоинства, она только красивая кукла, которая рано или поздно надоест королю. - Так истинная королева Англии сказала своим служанкам, хотя сама до конца не верила, что честолюбие и ум Анны не смогут удержать ее на троне долго. Впрочем, вести из Уайтхолла доходили до уединенного замка очень редко, ведь их просто было некому привезти: опасаясь гнева новой королевы, никто из придворных не осмелился бы нанести Екатерине визит.
Но этому дню суждено было внести приятное разнообразие в томительные дни Арагонской: вошедшая фрейлина доложила, что в поместье прибыл Томас Мор. Королева была несказанно рада увидеть мудрое, доброе лицо этого ученого мужа, а потому быстро велела проводить бывшего лорд-канцлера в покои, принести лучшего вина (как будто в доме был выбор!) и распорядиться насчет обеда. Когда Мор вошел, Екатерина сделала несколько шагов к нему навстречу и протянула руку для приветствия:
- Сэр Томас, какая приятная неожиданность! Вы просто смельчак, что явились сюда! Прошу, проходите, располагайтесь! - Арагонская указала гостю на кресло. - Идите поближе к огню, в этих местах ужасная сырость. Сейчас принесут вина. Надеюсь, Вы простите мне некоторую скромность обстановки? В других обстоятельствах я оказала бы Вам куда лучший прием.

- На все воля Божья, сэр Томас! Даже здесь, в этой глуши, я вижу, что Он не оставляет меня своей милостью. У меня много времени для молитвы и размышлений, и вот в награду за мое смирение Всевышний сделал возможным Ваш визит. - Королева еще раз протянула руку бывшему советнику короля и тепло улыбнулась. За время ее вынужденного заточения острая душевная боль поневоле уступила место какому-то отрешенному спокойствию, и во многом это произошло благодаря усердным молитвам, которые возносила Екатерина. И все же были вещи, с которыми она не могла смириться - ни как женщина, ни как королева, ни даже как ревностная христианка.
Как только служанка принесла поднос с вином и нехитрой закуской и удалилась, Екатерина обратилась к Мору с вопросом, который не давал ей покоя с тех пор, как она узнала последние новости:
- Милорд, я нахожусь в таком положении, когда мне уже нечего терять, а потому могу быть с Вами откровенной. Я не знаю подробностей, и все еще не могу поверить, что эта... Болейн и вправду стала королевой. Должно быть, все ее семейство просто вне себя от гордости. Но смогла ли она по-настоящему занять мое место, сэр Томас? Принял ли ее народ? Я не знаю человека более мудрого и честного, чем Вы, и Ваше мнение восприму как истину.
Екатерина пригубила вина и после небольшой паузы, пока Томас, по-видимому, обдумывал ответ, решилась тихо и даже робко задать еще один, самый сокровенный вопрос:
- И, молю Вас, милорд, скажите... счастлив ли Генрих?

Услышав ответы сэра Томаса, Екатерина на несколько минут погрузилась в задумчивость, машинально сделав глоток из кубка с вином и рассеянно смотря на не слишком сильный огонь в камине. Народ Англии помнил ее, многие были на ее стороне...
"Интересно, что сделала бы на моем месте матушка? Подняла бы восстание? Ворвалась бы, как грозный ангел, на боевом коне в Лондон и силой выдворила оттуда самозванку?"
Но при всем сходстве с матерью Екатерина не была воительницей, она не могла бы подвергнуть опасности других людей, только чтобы удержаться на троне. Корона принадлежала ей по праву, и все произошедшее глубоко печалило и возмущало Екатерину, но она жалела не о власти и могуществе, а о разрушенной семье, о потерянной любви мужа, которой, видит Бог, она добивалась как могла. Поэтому известие о том, что Генрих вряд ли по-настоящему счастлив, вызвало в душе женщины смешанные чувства: мрачное удовлетворение побежденной соперницы и искреннюю грусть и сожаление любящей жены. Арагонская взглянула на Мора, спокойно сидевшего в кресле, и задумчиво произнесла, по-прежнему глядя в огонь и радуясь нечастой возможности говорить откровенно и без опаски:
- Сэр Томас, я не могу лукавить в беседе с Вами - меня все еще терзают ревность и негодование, моя честь оскорблена тем, в каком положении я нахожусь сейчас и в каких условиях живу. Но еще горше осознавать, что бедный Генрих, похоже, удалил от себя всех, кто искренне любит его...
Конечно же, королева имела в виду и самого экс-канцлера. Она искренне полагала, что сам Тюдор и вся Англия очень много потеряли, лишившись мудрых и деликатных советов гуманиста Мора. Но таков уж был их правитель: раз закусив удила, он уже не мог признать ошибки, даже сознавая в глубине души неверность выбранного пути. Екатерина покачала головой и продолжила более твердо:
- У меня есть тысяча поводов для печали, милорд, но никакие лишения не смогут заставить меня отказаться от своей судьбы, от своего долга и от своего права быть королевой Англии, какое бы звание мне ни навязывали. Единственное, за что я страшусь, - судьба моей дорогой Марии. Я уже так давно не видела ее, и мне не докладывают о ней. Быть может, Вы сможете успокоить материнское сердце и расскажете мне о жизни принцессы? Здорова ли она? Как с ней обращаются?

- Что?! Принцесса крови никогда не будет прислуживать дочери какой-то придворной потаскухи, пусть она тысячу раз наденет на себя мою корону! - прогремела Екатерина, едва услышав первые слова сэра Томаса. Казалось, она испытала на себе все возможные унижения, которые только мог изобрести ослепленный страстью Тюдор, но, как оказалось, его фантазия превзошла все самые мрачные ожидания. "Да как он смеет! У этого человека совсем нет сердца, если он может обрушить такое бедствие на собственное дитя! Бессердечный, жестокий тиран!" - мысли гулким молотом стучали в голове опальной королевы, и она слышала своего собеседника будто через густую пелену. Томас Мор пылко говорил о том, что у принцессы есть преданные сторонники и она сохраняет стойкость духа, но Екатерина с трудом понимала смысл его слов. Лишь отпив изрядное количество вина из своего кубка и до боли сжав подлокотники кресла, разгневанная мать смогла немного прийти в себя и принялась лихорадочно соображать, что она, в ее-то положении, может предпринять на благо дочери. Одна деталь, высказанная сэром Томасом, привлекла ее внимание.
- Вы говорите, что Марии запрещено писать и получать письма? Но я не могу оставить ее без напутствия и поддержки в этот ужасный момент! Я должна ей написать! - Королева встала со своего места и в волнении прошлась по комнате, то ли обращаясь к гостю, то ли вслух рассуждая сама с собой. - Да-да, я напишу ей! Сегодня же! Принцесса должна знать, что хотя бы одно сердце в Англии полно бескорыстной и горячей любви к ней! ("В отличие от каменного сердца ее беспутного злодея-отца" - сурово отметила про себя Арагонская, которая не позволяла себе подобных мыслей, когда дело касалось ее самой)
- Вот что, сэр Томас, - она подошла к книжным полкам, стоявшим у одной из стен и вмещавшим ту часть личной библиотеки, которую Екатерине было дозволено взять с собой в изгнание. Она взяла два тома богословских сочинений и вернулась к камину, - Прошу Вас, окажите мне услугу, о которой я могу просить только Ваше христианнейшее сердце. Передайте эти книги моей бедной дочери. В них она найдет наставления и отраду, которые не раз помогали и мне в часы невзгод. Думаю, даже в Хэтфилде ее личные вещи останутся неприкосновенны, и она сможет вспоминать обо мне... Голос Екатерины прервался, но она взяла себя в руки и продолжала:
- В одну из книг я вложу письмо. Пусть Мэри сама обнаружит его, и возможно, ей станет менее грустно вдали от отчего крова в негостеприимном Хэтфилдском доме. Не беспокойтесь, я не напишу ничего такого, что может повредить принцессе или Вам, если письмо обнаружат. Прошу Вас, милорд, помогите мне, как простой женщине, которую встретили бы на пути!
Вошедшая фрейлина доложила, что обед подан. Арагонская предложила гостю разделить с ней трапезу, а после нее - насладиться отдыхом, пока она напишет дочери. Бывшая королева умоляюще смотрела на бывшего лорд-канцлера, осознавая, что этот добрый человек - ее последняя надежда.

- Спасибо, сэр Томас! Вы даже не представляете, как много для меня значит Ваше согласие! - просияла королева, вместе с гостем направляясь в столовую. Назвать их трапезу пиром мог разве что простолюдин, но Екатерина старалась не уронить своего достоинства и демонстрировала чудеса радушия. Но, надо признать, это стоило ей определенных усилий, поскольку все мысли ее уже были поглощены письмом дочери. Раньше она писала Марии регулярно, потом от случая к случаю, ведь каждое письмо просматривали соглядатаи Тюдора, будто матери, которая годами не видела собственное дитя, могло быть дело до заговоров или угроз! Ей приказывали отдать драгоценности английской короны, на что она ответила решительным отказом, но она отдала бы их все до последней за возможность спокойно провести со своей Мэри хотя бы день! Но их дочь стала для Генриха орудием куда более жестокого шантажа, и Бог весть сколько раз Екатерине уже приходилось жертвовать общением с дочерью ради того, чтобы не оставлять своих позиций подле короля. Короля, который сослал ее сюда и лишил всего, что было ей дорого, в том числе права писать письма кому бы то ни было...
"Но у меня осталась мои вера, мое достоинство и мое прошлое... Наше общее с ним прошлое, которое нельзя стереть или забыть. А у Мэри осталась мать, и она будет знать об этом, чего бы мне это ни стоило!" Екатерина сама не подозревала, какую бурю чувств всколыхнет в ней сама мысль о том, что принцесса может получить от нее весточку и, кто знает, может быть, и написать ответ! Она испытывала безграничную признательность Томасу Мору за то, что он согласился взять на себя такой огромный риск, и едва дождавшись окончания обеда, попросила извинить ее и уселась за сочинение письма. Как многое она хотела бы сказать дочери лично, взяв ее нежные руки в свои ладони или крепко прижав к себе и заботливо гладя по волосам... Как многое нужно было объяснить об этом жестоком мире, где семья и любовь разбивались о тщеславие и гордость, от стольких вещей предостеречь... Но кто знает, выдастся ли еще ей когда-нибудь возможность написать Марии хоть слово, и королева отогнала прочь грустные мысли. Ее сердце переполняли любовь и желание протянуть руку помощи своей бедной дочери, и Екатерина сделала все, чтобы ее письмо не выражало тоски или уныния, ведь оно должно было стать опорой принцессы во время этой долгой разлуки*.
Дочь моя,
Сегодня я услышала вести, которые доказывают, что пришло время Всемогущему Господу явить свою волю; и я рада этому, поскольку верю, что Он распорядится твоей судьбой с добротой и любовью. Я умоляю тебя принять Его волю с веселием в сердце; будь уверена, Он никогда не допустит твоей погибели...
Слова лились легко и скоро, Екатерина часто окунала в чернильницу кончик пера, которое так и летало по бумаге, едва успевая за мыслью королевы. Она понимала, что Мария разрывается между родителями, не зная, чью держать сторону, ведь дитя равно любит родителей; поэтому перед Екатериной вставала непростая задача подсказать ей, какой ответ дать на богопротивные и беззаконные требования отца, не предав при этом своей совести, дочерней любви и верности своему королю. Некоторое время Арагонская сидела неподвижно, тщательно обдумывая слова, но потом ее былой дипломатический опыт и природный ум подсказали ей фразу, которая представлялась наиболее верной в сложившейся ситуации:
...Вырази покорность Королю, своему отцу, во всем, за исключением того, что может прогневить Господа и погубить твою душу; и более не поддерживай разговоров на эту тему. И где бы ты ни оказалась, в каком бы обществе ни пребывала, подчиняйся велениям Короля.
Дав принцессе еще несколько родительских наставлений касательно ее образа жизни и занятий, стремясь, чтобы строки ее послания выглядели так, будто это рядовое письмо, которых они напишут еще ворох, Екатерина поняла, что еще немного - и она просто расплачется от переполнявших ее чувств. Не желая ставить в неловкое положение мирно отдыхавшего у камина сэра Томаса, Арагонская отвернулась к окну, якобы в глубокой задумчивости. Когда ей удалось взять себя в руки, она принялась писать заключительные строки, улыбаясь листу бумаги так, будто это была сама Мария.
Я молю Бога, чтобы ты, моя добрая дочь, знала, с какой благодатью на сердце я пишу тебе это письмо. Я никогда не писала с большей радостью, ибо я очень хорошо чувствую, что Господь любит тебя. Я молю Его, чтобы Он и дальше был милосерден к тебе; и если окажется, что вокруг тебя не будет никого знакомого, я думаю, лучше всего будет тебе самой распоряжаться собой, потому что как бы ни сложились обстоятельства, на все воля Божья.
...
Дочь моя, что бы ни произошло, без колебаний пиши мне, и если будет возможно, я буду писать тебе.
Твоя любящая мать,
королева Екатерина
Она не стала перечитывать письмо. Все, что она могла сказать, она сказала, и теперь полагалась лишь на милосердие Господа и доброту человека, который мог передать послание адресату. Екатерина свернула лист пополам и вложила его в том De Vita Christi, который собиралась передать дочери. Лист был не виден между страницами, и сама Екатерина не могла бы догадаться, что богословское сочинение таит в себе ее отчаянный секрет. Королева встала и подошла к своему гостю, держа в руках обе книги, предназначенные Мэри.
- Благодарю Вас, сэр Томас. Я закончила письмо, оно в одной из этих книг. Я не написала ничего, что может повредить Вам или самой принцессе - если, конечно, Его Величество глава английской церкви (редкий яд был слышен при этом в речах английской королевы) не видит греха в том, что мать пишет дочери. Я намеренно не скажу Вам, где именно спрятала письмо, чтобы Вам не пришлось кривить душой, если Вас о чем-нибудь спросят эти... еретики - последнее слово Екатерина выплюнула со злостью, которой от нее трудно было бы ожидать. - Если бы не Вы и не Ваш визит, моя жизнь была бы чернее ночи, но теперь у меня есть надежда, что моя дочь не позабудет меня. Мы с Вами знаем, что другой такой случай вряд ли представится... Это мое последнее мое письмо Марии, милорд, и для меня великая честь и отрада, что его передадите именно Вы - самый честный человек во всем королевстве. Мне нечем наградить Вас, но знайте, что моя благодарность будет жить в веках, пока на этой грешной Земле знают, что такое разлука и материнская любовь.